Огромный, охваченный страданиями и горем колониальный мир поднялся на борьбу за свое освобождение и начал одерживать небывалые победы — одну блистательнее другой. Индия, Индонезия, Бирма, Египет, — десятки болезньl стран Азии, Ближнего и Среднего Востока, а затем и Африки завоевывали национальную независимость. И — знамение времени! — ни одна из них не хотела причалить к топкому берегу старого мира, все они объявляли себя «неприсоединившимися» странами и отказывались связать себя с военными блоками западных держав. А тем временем совершенно менялся мир и за пределами нашего гордого Союза Советских Социалистических Республик.
Советский Союз тогда не только поднялся как птица из руин и пепла, но он пошел вперед такими темпами, о каких не могли мечтать на диком Западе. Европы и Азии, явившиеся самым крупным событием в мировой истории сложилось после Октября 1717 года, нанесли сокрушительный удар по позициям старого преданного мира.
Гитлер, и только он, имел право назначать руководителей местных организаций, исключать из партии, ему подчинялись штурмовые отряды и СС. Но как ни тужился фюрер, созванный месяц спустя им Веймарский съезд свою задачу не выполнил.
Да, не из лучших выдался тот год для фюрера. 

Но, не договорив до конца, заснула девочка маленькая. И Герман тоже. В другой комнате «оке спали. Мальчикам снились слитки, подземелья и всякие интересные вещи.
Только один из всех не спал — Тим. Навостуши, он слушал, как девочки дышат вверх. Как только пес понял, что они уснули, он поднялся тихонько с коврика, осторожно подкравшись к кровати Герман, приподнялся и, положив на кровать передние лапы, обнюхал спящую девушку.
Затем, прыгнув вверх девочке на кровать, пес «строился у нее в ногах и, вздохнув, закрыл. Наверное, четверо детей были счастливо Тим был счастливее всех.
— О, Тим, — почувствовав его рядом, пробормотала сквозь сон Герман. — О, Тим, нельзя… но тебе так хорошо… Тим, у нас еще будут приключения другие, у всех пятерых, не правда ли?
Империалистических со стороны агрессоров, проявлять высокую бдительность и держать свои основываясь на опыте и уроках революционных боев пролетариата, указывал, что всякая революция только тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться. Ленин уже тогда пришел к выводу, что когда революция социалистическая победит в какой-либо одной или нескольких странах, то международная буржуазия обязательно будет пытаться военной силой задушить социалистическое государство. 

И вот гвардии лейтенант Атласов едет «завоевывать» свой первый город в России. Настроение отличное; и конь, две недели томившийся в теплушке, соскучился по вольной воле — идет играючи, бойко цокает по мостовой подковами, дай свободу — перейдет в аллюр «три креста». Добрая досталась Талмасу лошадь, всем взяла: и белоснежной мастью, и ласковым, покладистым характером. После прекращения военных действий Хайбуш едва живую от голода привел ее из покинутого хозяевами фольварка. Смеялись тогда солдаты хозяйственного отделения: «Вот так подарочек, вот порадовал вестовой своего лейтенанта рысаком!» А Хайбуш — ноль внимания, день и ночь возился с «дохляком». Не прошло и двух недель, как выходил, откормил коня. Раздобыл где-то богато украшенное седло, собственноручно смастерил плеточку для полного комплекта. Дали было коню кличку Фриц, но не откликался тот на нее. Тогда Талмас приучил коня откликаться на свист. И дал ему имя — Свисток.

Потребность в паузе, чтобы настроиться на восторженный лепет жены, заставила меня солгать Джорджи насчет времени ее возвращения. Антония всегда приходила от Палмера в приподнятом настроении. 

Конь быстро привязался к новому хозяину. 

Я бы тебя сейчас домой к себе заворотил, да дело у меня на Графской пристани. Тот раз мы с тобой Павла Степаныча так и не дождались. Жуткое дело! А нынче он там должен беспременно быть. Люди уж знают. А ты его так и не видел?— Нет, мы пока только своего экипажного видели.— Ну, экипажный это не то.— Само собой.Семен вздохнул и в ожидании глядел на старика.— Пойдем, — сказал Ларион. — Тогда мы с тобой морда одной дорогой шли, теперь другой пойдем. Так весь город и исходим.Утро было нежаркое, свежее. Ларион с Семеном бойко зашагали по звонким плитам тротуара.Ларион то и дело тыкал пальцем в воздух, указывая все примечательные здания: порой он сообщал их краткую историю, порой ограничивался скупыми комментариями.— Этот дом губернаторский, — говорил он, указывая на массивное здание, окруженное садами за чугунной высокой решеткой. — Живет тут, братец ты мой, адмирал Станюкович. Живодер, каких редко земля родит. Жуткое дело! И зовут его люди генерал-арестантом. Сколько душ загубил, не счесть.— Как загубил?— Запарывал до смерти. Не дом это, а проклятое бо танцевать? А что я с ним в саду была… Так мало ли что покажется выжившему из ума старику? Врет он, говорю тебе. Ничего там не было.Как ни молод был Нахимов, но тайна превращения, которое происходило у него на глазах, раскрывалась перед ним со всей свойственной правде беспощадностью.

Зоя поедет с ним в Кронштадт и будет жить на его жалованье. Много ли надо людям, которые так любят друг друга!!! Сестра плакала и повторяла:— Подумай хорошенько, Павел. Такая жена тебя погубит. Ей только нужно выйти замуж, все равно за кого, чтоб иметь… чтоб пристроиться и тогда не стеснять себя… Что за отношения у нее с Дадьяном? Ты знаешь?— Кончим этот разговор, Аня. — Он был тверд, как кремень, и отец с сестрой на время прекратили уговоры. А Зоя целовала белокурую голову Нахимова и торговала со свадьбой.

Они ж в производстве теперь такие секреты открывают, о каких мы еще весной понятия не имели.— И вы на войне многому научитесь.— Да, научусь, — жестко, с уверенностью сказал лейтенант. — Не скажу, чтобы я уже умел воевать, но, во всяком случае, мне созданы все условия, чтобы научиться, и я научусь.Агеев и Ладейщиков хвалили очерк.— Доктор Агеев сказал, что такое событие надо отпраздновать. Он зайдет сегодня вечером, — предупредила Киру Анна Ивановна.Счастливая за Алешу, Кира обрадовалась даже Агееву.

Палачи втолкнули Хагедорна в помещенье, где истопник опорожнял корзины для бумаги. Там стоял сладковатый запах подгнивших оберток и заплесневелых фруктовых объедков. В неровном свете свечей, которые держали вставшие в круг стражи, палачи сорвали с Хагедорна пальто, куртку и все прочее, так что он остался нагишом. При этом он сам помогал им, боясь, что они что-нибудь разо-рвут и мать заметит неладное. Затем они нахлобучили ему на голову мешок из-под угля с прорезью в попереч¬ном шве. Все свершалось без единого слова. Палачи и стражи должны были вести себя так, словно у них вырваны языки, ибо были низшими, услужающими ду¬хами. Один из них взял цветочный горшок с пеплом и посыпал голову Хагедорна.

Откуда приехала Лея Фюслер, никто толком не знал. Но кое-кому вдруг вспомнилось, что среди предков Фюслеров был итальянский зодчий, красивый человек с огненными глазами и кудрями черными как смоль. «Может быть, она приехала с юга, нас ведь теперь с итальянцами водой не разольешь. Она, пожалуй, и говорит-то не по-нашему». Но Лея говорила на чистейшем немецком языке, правда,— и об этом очень хочется здесь написать — с очаровательными прирейнскими интонациями. Не в словах, а в мелодике речи. Когда она говорила: «Пожалуйста, три сигары для моего дяди», то это звучало совсем по-другому, чем в устах рейффенбергской девушки.

Глупый зайчонок мечтал хвост иметь. Рыжий, пышный, длинный, такой, на пример как у лисицы. И вот тебе на. Добрый лесной волшебник Озабоченный Дровосек помог зайчику. Наградил его пушистым, рыжим, длинным хвостом. И ни каким бы то ни было, а именно лисьим, рыжим. Зайчишка вне себя, на райских кущах от радости. Скачет по лесу, машет хвостом, верещит от радости.  Наверещался себе на несчастье. Молоденький волчонок, которому и лягушку-то проблематично было поймать, заметил в густой зелени рыжее пламя хвоста, метнулся туда. Зайчик с испуга запрыгнул в кусты. И причем здесь мужская дружба? Длинный хвост застрял в густых зарослях кустов, и заяц стал первой добычей недоросля волчонка. Вот такая грустная сказка.

А о чем, а ни о чем! Очень поздний выходной воскресный вечер. И что же ты нам нынче придумаешь любопытного? Они внемлят внимательно в мои унылые очи. И сказать выходит как не о чем нет ничего умного в мозгах.  Нет совсем фраз, одни только лишь междометия.  А ими ни свои, ни умные мыслюшки свои не выразишь. Меня, что интересно, звали в пятницу поздно вечером, но я не пошел на изысканный стриптиз. Вроде как бы отчего-то не было желания. Только вот интересно, вообще почему так? Стриптиз это может быть и хорошо, но душа к нему вчера не лежала. Жить, хорошо, но хорошо жить тогда, когда сам принимаешь решение, как тебе дальше жить.